Я мог бы потратить следующие пятнадцать страниц на описания Августы, но, во-первых, мне лень, а во-вторых, разве вам не все равно? И потом, вы ведь все равно не сможете ощутить этот ледяной озноб, который одолевает меня всякий раз, когда я ее вижу. Позвольте дать вам совет: когда читаете о чьей-то совершенной музе, какой-нибудь там Джульетте, или Беатрис, просто подставляйте на ее месте того, кто вам больше всего нравится. Вся специфика включена в текст только для того, чтобы автору было легче плыть по собственному вдохновению. Главное – это чувство. Литература – это ведь не притон маньяков, которые уничтожают все вокруг во имя мамзелек сомнительной привлекательности, а гавань, где души идут на любовь в ее пике. Да, и забудьте все эти бредни про то, что любая интерпретация текста имеет право на существование. Это то же самое, что сказать, что независимо от того, какое значение Бог придавал миру, мы можем выбрать то, которое нам больше нравится.
Впрочем, я отвлекся. Главное, что вам нужно знать об Августе – это что никого в жизни я не любил сильнее ее. По иронии судьбы, именно с ней я не мог быть в принципе. Во-первых, последние два года своей жизни она была влюблена в гордость нашего театра и наследника чего-то, чей офис занимал целый этаж по Стенке-Улице, а во-вторых, произрастала из генеалогии такой многовековой благородности, что приходилась кузиной чуть ли не Медичи. Конечно, я оставался гениальным поэтом, но мои стихи были написаны на неизвестном ей языке, поэтому все, что мне оставалось – это курить в сторонке и наблюдать, как моя бесподобная порхает от одного акта своей эпопеи к другому, собирая на складки своих одеяний пыль зависти и восхищения, обильно сыплющиеся из глаз ее свиты. Никто из входящих в нее не вызывал у меня доверия, хотя признаюсь, что ни с одним из них я не перекинулся ни словом. Один раз, впрочем, я видел их в действии…
Ах, если б я только мог изгнать тот вечер из памяти! Я был одет в бездомное – мышиного цвета свитерок и синие лыжные трико – и вел какую-то бессмысленную дискуссию с Картони и Шантеклер, мужественной уроженкой одного из тех полуюжных штатов, которые я для краткости зову Мэрилэндом. Августа ворвалась в зал так стремительно, что я заметил бы ее появление, даже если бы не наблюдал за выходом специально. Понимаете, как бы вам это объяснить… Она заходила в этот зал так, словно знала, что в этом зале она – вне конкуренции, и она была – разрази меня гром! – абсолютно права. В этом зале в тот вечер подавали самых странных – тех, кто по каким-то причинам не поехал домой на весенние каникулы. Мои, думаю, вам очевидны: острая мизантропия, вечная нехватка денег и недокуренный запас травы. Причину Августы я понял почти мгновенно, и в тот же миг, видимо сориентировавшись в пространстве, она пошла на меня. Та небольшая часть моего мозга, что продолжила работать, немедленно подсказала, что Августа априори не может знать никого из сидящих со мной за одним столом (и менее всех – меня самого), а значит наверняка намеревается присоединиться к той надоедливой группке, что обосновалась за моей спиной минуту назад и уже дважды успела зацепить ножки моего стула конечностями различных ее членов. Но сигнал был подавлен: мои глаза пошли навыкат, рот недобросовестно приоткрылся, а на лицо наплыло то выражение благородной ошарашенности, убедительная имитация которого так редко удается даже самым лучшим голливудским актерам.
Я плохо справился со своей ролью.
Когда она прошла мимо и принялась обмениваться поцелуйчиками с повскакивавшими за моей спиной телами, я немного пришел в себя и попытался представить, какие кошмарные мысли посетили ее, когда она заметила мой анфас. Фамильярность вряд ли прошла незамеченной: я сидел с краю и был обязан попасть в поле ее зрения как сценическая декорация, которую нужно обойти на пути в очередной акт. То, что я снова провалил свою эпизодическую роль, было целиком и полностью на моей совести.
Разумеется, она села прямо за мной, моментально погрузив меня в аромат своих духов – знакомый, любимый и так ей идущий. Я откровенно пропалился перед Шантеклер и, к стыду своему, не почувствовал ни малейшего стыда. Она все равно не могла бы понять, что здесь происходит. Она отпустила какой-то двусмысленный комментарий, вряд ли замеченный кем-то еще (Картони продолжал дискутировать, Фистал уже минут пять писал СМС своей девушке, а Биробиджану о чем-то думал), я ощутил разочарование. Подхватив со столешницы только что принесенную кружку эрл грея, я откинулся на спинку стула и полностью сосредоточился на том, что происходило сзади.
Услышанное за последующие четверть часа касалось преимущественно пьески, в которой предстояло играть Августе, и чья художественная ценность вызвала у меня сомнения уже в ходе перечисления действующих лиц. Городовой, аптекарь, насильник, бомж, труп, Ингвар, Лючия и Мисс Шарлота Эспозито – вот из чего приходилось выбирать моей любимой. Еще там проскочили какие-то шуточки, над которыми было трудно смеяться даже из вежливости, две-три истории из прошлого (у одного парня, выходца с Юга, за плечами была целая серия ролей насильников, чему наверняка существовало вполне объективное объяснение), и порядочная доля ничего не значащего трепа. С удовольствием отметив неохотное участие Августы в беседе, я дождался того момента, когда уровень идиотизма добрался до невыносимой отметки, поднялся на ноги, не потревожив ни один стул вокруг, подобрал со посуду и, не говоря ни слова, направился к посудомоейке. И когда, избавившись от тары, я развернулся и окинул столовую тем самым взглядом, то увидел, что место, где только что сидела Августа, пустовало, как и мое собственное, и что других свободных мест за ее столом не было – и быть не могло.
Данил Рудой – “Ф&Ф”