В 36,56 лет я окончательно пришел к выводу, что нахуй никому не нужен. В 36 с половиной и двумя с половиной неделями, если быть точным дотошно. Пушкин в моем возрасте еще не умер, так что оставалось немного времени сделать в жизни что-то хорошее. Ответ пришел, вернее, навязался быстро. “Скрытая правда”, моя последняя идея романа – я решил написать ее вместо более почетных и древних начинаний. Почему? Даже не знаю. Пушкин на моем месте так бы не поступил, но разве можно жить чужим умом? Короче, я сосредоточился на американской прозе. Даже не знаю (опять!), нужно ли ставить этот акцент. Язык-то на них на всех один, английский.
Я рассуждал просто. Если человек, написавший “Мартину”, нахуй никому не нужен, это настораживает. Если точно так же нахуй не нужен автор еще и “Оттенка ультрамарина”, это настораживает еще больше. Но если нахуй не нужным оказывается по совместительству и автор “Love is Poetry”, это уже, как говорил современный поэт Леха Никонов, “дохуя перебор”[1]. Значит, нужно было работать на наиболее перспективном, с рекламной точки зрения, направлении: где вероятность превратить личный жанр в новую “Лолиту” укладывается в рамки среднечеловеческой жизни. “Лолитеск” я себе уже отхватил, дело оставалось за малым. Написать самый, самый, самый сложный роман из всех возможных.
Самый, самый, самый безупречный роман
Ты его когда-то придумал сам.
Медленно плывут этажи. Знаете, что самое сложное в литературе? В прозе, если точнее? С чем не справились ни Гоголь, ни Толстой, ни Достоевский, ни все эти раскрученные англичане, французы, немцы и прочие непатриоты России? Чего избегал иноагент Акунин (фраза звучит, как название книжной главы), сделав Пелагею монашкой и начисто лишив себя необходимости выдумывать…
Ну, догадались?
Браво!
Это постельные сцены.
Постельные сцены в литературе
Море вульгарности бескрайне и безгранично, и нигде островки твердой почвы так ни крошечны и малочисленны, как в области секса. Одно неверное слово – одно-единственное! – и целую главу на семь страниц можно выбрасывать. И это отнюдь не гипербола. Помните наблюдение, что, если в приличную пьесу вставить слово “жопа”, большинство зрителей не запомнит о пьесе ничего, кроме этого? Здесь примерно так же, но гораздо хуже, ведь неправильно выбранное слово гарантирует разочарование во всей главе, а то и во всем произведении.
“Но как же можно! Это же так жестоко!” воскликнет иной сердобольный читатель.
“Вот именно так оно и должно быть!” возражу я.
Если лезешь на самый верх, изволь соответствовать. Если ты на полном серьезе решился писать не матерные стихи и не отхожий мусор для домохозяек, которым, по каким-то эволюционным просчетам, до сих пор легче кончить от чтения, чем от картинки, а произведение искусства, “Лолиту” 21-го века… Но не будем забегать вперед.
Думаю, мало у кого хватит аргументов поспорить, что “Скрытая правда” и “Лолита” – разные произведения. И тем не менее, оба построены на одном принципе: обнажении еще не осознанной обществом сексуальности, оставшейся нераспакованной в результате происков Фрейда. Откровенно, не понимаю: почему некоторые желают конца истории? На мой взгляд, распаковываться вот так ничуть не менее интересно; по крайней мере, такое точно не приедается.
Но вернемся к нашей истории. Писателю всегда лучше, когда произведение выбирает себя само – даже если сам писатель по каким-то причинам считает иначе. Оправившись после осознания, я надавал себе по щам и взялся за дело: да так рьяно, что буквально за пару недель капитально подсел на старую добрую писательскую иглу и был вынужден задаться вопросом:
Что делает постельные сцены в литературе такими сложными, что перед ними меркнет даже сложная поэзия?
Продолжение следует
1. “Элеанор” я не упоминаю по другой причине: я не желал этой книге популярности до тех пор, пока я сам не решу, и это время еще не пришло, что не только не умаляет ее заслуг, но и напротив: приглашает насладиться ими чуть позже, в другом контексте.
