Давно пора было завести эту страницу, да только мысль все никак не приходила мне в голову! А, поскольку никто другой за меня этого не сделает, начну с себя. А там, глядишь, перейдем и на других поэтов, классических и нет.
Почему Рудой – лучший поэт
Рудой – единственный классический поэт, живущий в 21-м веке, и уже одно это дорогого стоит. Редакция НРЛ ошибочно причисляет его к современным поэтам: Рудой существует в отдельной категории, как в отдельной категории существовал бы Пушкин, родись он лет на двести позже.
– Но ведь это лишь слова! – заметит иная прозорливая читательница. – И почему мы должны верить, что в этом вашем Рудом что-то есть?
Аутодафэ, но в этой строфе мой почерк божественный есть. Оставим за скобками нарочито вычурное совершенство формы (“Лучи ультрафиолета” начинаются и заканчиваются одним и тем же – и это после 27-ми строф): им может грешить и гордый ремесленник. Взыщем это как плату за сложную манеру изъясняться: она как раз и выпячивает совершенства формы, словно издеваясь над запутанным читателем: раскрутив очередное сложноподчиненное предложение, растянутое на три с лишним строки, он вынужден признать, что грамматически оно верно. Нет, все это либо вообще не берется в расчет при определении лучшего поэта, либо усредняется сходной противоположностью. Так в чем же Рудой лучше всех? В чем – да простит нам такое сопоставление вечность! – Рудой превзойдет любого когда-либо жившего на Земле поэта?
Вы вспотели? Ну, перестаньте! Ответить на этот вопрос может и десятиклассник, интересующийся литературой. Для начала уберем однозначные нет: простота, чистота, доброта. Любовь, разумеется, тоже. Ну, так и что же у нас остается? Черт побери, опять никого, кроме бога! Да, дамы и господа, все вот так просто. Рудой – лучший поэт в мире потому, что вся его поэзия, независимо от ее номинальной тематики, представляет собой одну непрекращающуюся беседу с Богом.
Тот факт, что стихами можно говорить о чем угодно, в последние два-три столетия несколько затмил куда более важный факт: что главной ролью поэзии является связь человека с богом посредством верного сублимирования всех его сильнейших чувств. Текст, таким образом, превращается в подобие компьютерной программы, запускающей те или иные функции для достижения желаемого результата. В данном случае, таковым будет являться четкое ощущение собственной связи с чем-то несоизмеримо большим, чем все, что возможно себе представить. Это и есть главный критерий успеха стихотворения, и изобилие стихов о любви отчасти объясняется именно этим: попыткой дотянуться до и прикоснуться к бесконечности.
Существует целая категория стихов о Боге, где легко увидеть, как Рудой осуществляет свой маневр, не отвлекаясь на посторонние тематики (возможно, позже мы объясним и как видеть связь с божественным в стихах других тематик). Главный принцип: в каждом стихотворении должен быть по крайней мере один бронебойный вывод, завернутый в красивую оболочку. Например, главный вывод стихотворения “Божья блажь” – что надеяться на нее не нужно.
Некоторые читатели порой жалуются, что стихи Рудого подернуты легким, безадресным презрением, становящимся очень личным, когда посмотришь на него так. Надеюсь, после этого объяснения для вас все стало на свои места.
Продолжим мы, разумеется, Пушкиным: после всего, что я наговорил выше, вам наверняка интересно, сумею ли я разобраться в творчестве поэта, с которым знаком не так хорошо, как с собственным. Продолжим-то продолжим, да только не сразу: сначала хочется отдать дань уважения еще одному гениальному поэту земли русской. Александру Башлачеву.