Единственная муза

Я где-то слышал, что Будда не стал отказываться от отравленной еды просто потому, что не хотел обидеть дающего, который понятия ни о чем не имел. Я не был Буддой, и яд мне в вино она влила собственноручно… но мог ли я все равно выпить его? Мог ли я умереть просто для того, чтобы не убивать ее? Я думал об этом с какой-то лихорадочной непоследовательностью, бросаясь из одной непредсказуемой крайности в другую, но ответ, увы, в каждом случае получался одним и тем же. Я не мог, как бы сильно мне этого ни хотелось. И не потому даже, что я затаил на нее злобу за этот коварный акт, который наверняка казался ей таким значительным. Я не питал к ней вообще никаких негативных эмоций, если не относить к таковым жалость. Она делала то, что должна была, для того, чтобы мы заняли свои места в судьбах друг друга – места, предопределенные пределами наших желаний. И именно поэтому я не мог выпить принесенный ею яд. Да, я сделал эту женщину эталоном всего, что считал в себе лучшим – своего творчества, то есть. Да, она была для меня тем самым идеальным несовершенством, которое выжимает из разума все, на что он только способен. И да, черт возьми, даже если бы меня сейчас вели на расстрел, я все равно считал бы, что то, что я написал из-под ее образа, не просто заслуживает место в пантеоне классической литературы, а должно восседать на самой ее верхушке, терпеливо объясняя гениям прошлого где именно они немного не дотянули… И все-таки я не мог скрепить этот сценарий, отдав за эту бессердечную музу свою безупречную жизнь, пусть даже таким неповторимым способом, потому что знал, что эта вершина еще не является моим пределом. Впрочем, я точно знал, что даже за последнюю мне уже не придется заплатить так дорого.

– За что будем пить? – спросила она так невинно, что на мои глаза невольно навернулись слезы.

– За тебя, конечно же, – ответил я после неглубокого вздоха. – Единственную музу в мире, за которую я действительно хотел умереть.